В начале января 1917 года Константин Паустовский совершил однодневное путешествие в Елец – город детства и юности Бунина. Подробности поездки он запечатлел в дневнике, а спустя годы рассказал о ней в главе «Золотой розы», посвященной Ивану Бунину.
«Город был весь каменный. Чудилось в этом его каменном обличье что-то крепостное. Оно чувствовалось и в пустынности улиц и в их тишине. Я слышал, что Елец всегда был шумным торговым городом, и удивлялся этому городскому покою, пока не понял, что тишина и малолюдие – следствие войны».
Константин Паустовский «Золотая роза»
«Самый город тоже гордился своей древностью и имел на то полное право: он и впрямь был одним из самых древних русских городов, лежал среди великих черноземных полей Подстепья на той роковой черте, за которой некогда простирались «земли дикие, незнаемые», а во времена княжеств Суздальского и Рязанского принадлежал к тем важнейшим оплотам Руси, что, по слову летописцев, первые вдыхали бурю, пыль и хлад из-под грозных азиатских туч, то и дело заходивших над нею, первые видели зарева страшных ночных и дневных пожарищ, ими запаляемых, первые давали знать Москве о грядущей беде и первые ложились костьми за нее».
Иван Бунин «Жизнь Арсеньева»
Еду в Елец – родина Бунина. Встал ночью. Густо-синяя. Глубокие снега, слепые стекла в избах. Станция. Спал за столом до рассвета. Янтарная заря. Снега слепят. Полярный пейзаж. Фиолетовые тени.
Елец. Паршивенький вокзал Сызрано-Рязанской дороги. Березки. Широкая площадь, элеваторы. Крепкий мороз. Город на горе, оливковый монастырь, кричат извозчики. На извозчике в город. Торговая улица. Что-то от западных городов. Много шинелей. «Коммерческий» в розовом старинном доме, покрытом барельефами тонкой и редкой работы. Девицы – «кельнерши». Грязно. Пара чаю. Чай с вином. Папиросы. Снова воздух скитаний затягивает меня. Письмо Эммы и Хатидже. Белые особняки. Базар. Вокруг поля, внизу река Сосна. Гимназия, где учился Бунин. Красная, кирпичная, провинциальная. Афиши. «Шлойме-шарлатан». Белая, красивая церковь. Освящение воды. О, Боги всего мира – голубиные стоны, ласковый тенор священника.
Собор. Звонница. Величавость. Церковь – голубые эмалевые часы на колокольне. Дома и колокольни с деревянными балюстрадами. Что-то есть еще азиатское. Австрийцы – офицеры. Кафе. Жалко… На вокзал пешком. Харчевня. В вагоне десятки ребят. «Мы – сапожники».
Я напился чаю в трактире. Там было пусто и холодновато. Из трактира я пошел на окраину города. До поезда оставалось еще много времени.
На окраине – уходящем в низину длинном и голом выгоне – чадили и звенели от ударов по наковальням черные кузницы. Над выгоном белело небо. Рядом тянулась кладбищенская стена.
Я зашел на кладбище. Чуть позванивали и скрипели от ветра побитые фарфоровые розы и жестяные заржавленные листья на погребальных венках.
Кое-где на железных с витиеватыми завитушками крестах с облупившейся масляной красной виднелись коричневые, смытые дождями фотографии в металлических медальонах.
К вечеру я пришел на вокзал. В своей жизни я часто бывал одинок, но редко испытывал такое горькое ощущение неприкаянности, как в тот вечер в Ельце».
Константин Паустовский «Золотая роза»
«У каждого в жизни бывали странные, порой приятные, порой печальные совпадения. Были они и у меня. Но самое удивительное совпадение случилось в этот вечер на Елецком вокзале.
Я купил в газетном киоске сырой номер «Русского слова». В зале третьего класса из-за темноты читать было трудно. Я пересчитал свои деньги. Их хватало на то, чтобы напиться чаю в ярко освещенном вокзальном буфете и даже дать подвыпившему официанту на чай.
Я сел в буфете за стол около пустого мельхиорового ведра для шампанского и развернул газету…
Опомнился я только через час, когда вокзальный швейцар, мотая колокольчиком, прокричал нарочито гнусавым голосом: «Второй звонок на Ефремов, Волово, Тулу!»
Я вскочил, бросился в вагон и просидел, забившись в угол около темного окна, до самого Ефремова.
Все внутри меня дрожало от печали и любви. К кому?
К дивной девушке, к убитой вот на этом вокзале гимназистке Оле Мещерской. В газете был напечатан рассказ Бунина «Легкое дыхание».
Я не знаю, можно ли назвать эту вещь рассказом. Это не рассказ, а озарение, самая жизнь с ее трепетом и любовью, печальное и спокойное размышление писателя, эпитафия девичьей красоте.
…За окнами дрожали, погасая, редкие и жалкие огни деревень. Я смотрел на них и наивно успокаивал себя тем, что Оля Мещерская – это бунинский вымысел, что только склонность к романтическому приятию мира заставляет меня страдать из-за внезапной любви к этой погибшей девушке».
«Пожалуй, в эту ночь в холодном вагоне среди черных и серых полей России, среди шумящих от ночного ветра, еще не распустившихся березовых рощ я впервые до конца, до последней прожилки понял, что такое искусство и какова его возвышающая и вечная сила».
Константин Паустовский «Золотая роза»