С юных лет Константин Паустовский чувствовал в себе большую творческую склонность к поэзии. В начале 1917 года он решился послать подборку своих стихотворений на отзыв Ивану Алексеевичу Бунину. Об этом свидетельствуют письма Паустовского, адресованные жене, и его запись в дневнике.
К. Г. Паустовский – Е. С. Паустовской (Загорской).
Москва. 1 февраля 1917
1 февраля 1917 г.
Москва
Утром уладил все с Университетом. Днем поиски Шенгелли; узнал лишь то, что 19 января он уехал в Минск. Напиши мне, маленькая, вот о чем – стоит ли некоторые стихи посылать Бунину, он ведь гораздо тоньше Г-го, а Горькому я пошлю отрывки из «Зыби». Бунин сейчас в Москве, я узнал его адрес.
Вечером – в Драматическом театре на лекции Максимилиана Волошина «Судьба Верхарна». Того Волошина, которого я читал в Таганроге, из книги которого взял это – «и стих расцветает венком гиацинта холодный, душистый и белый». Завтра напишу об этом подробно. Пока прощай. Я весь замер, я весь в каком-то холодном одиночестве, тоске, потому что далеко от Кроленка. И все думаю о нем, махоньком. Целую. Пиши, не вертись, ничего не посылай.
Твой Кот.
Леле привет. Елене привет. Если ты осмелилась выйти без позволения старших – погладь за меня кудлатого наглеца.
Ч. будет здесь. Боль в сердце. Пугает. Думы о Хатидже. Послал стихи Бунину. Холодно, одиноко. Вечер 7 февраля.
К. Г. Паустовский – Е. С. Паустовской (Загорской).
Москва. 12 февраля 1917
12 февраля 1917 г.
Москва
Кроленок глупый мой, хороший. Как я дико рад тому, что тебе лучше. Еще осталось немного дней, длинных, длинных дней…
Бунину стихи я послал еще до твоего письма. Послал я ему – Залит солнцем торжественный мол, – Дожди засеребрили в саду моем, венчальном, – Мои туманы синие в огнях, – Если падают нежно лепестки молодые, – Безбурное желание давно-давно истлело, – Эй, бубны, – У Ланжерона прибои пели, – Глаза огней, – Старый татарин нам кофе принес, улыбаясь, – Черный парус проходит у мола, – Взять тонкий шкот, дать легкий вольный ход, – Рыбалки проснулись на утренней серой заре, – Золотятся дожди, золотеют прозрачные воды, – Узор путей безвестных и седых, – Ты бродил у прибрежий, брат мой нежный и дальний. – Море сапфирное, мое родное море.
Все это – в «исправленном и дополненном» виде. Исправления пустяковые. Вот они. В «Бубнах» вместо «Пляшите, матросы, пляшите» – будет «Эй, бейте о бубны сплеча» – так нужно по самой «архитектуре» стиха. Впиши эту строчку вместо старой, прочти, и ты увидишь, что это так. Потом, в «старом татарине» – вместо «песни фонтанов пьянили, ласкали меня», – «Песни фонтанов баюкали плоском меня». В «Море» – вместо «Мои глаза, как солнечные зори, ласкают сны разбуженных ночей» – «Мои глаза, как солнечные зори, горят огнем разбуженных ночей». Вместо «Парча тоски в напевах летних бризов» – «Дыханье вод в напевах летних бризов». Вот и все.
…В среду, 15-го, иду в «Дом Поленова» на Медынке. Там лекция о «русском писателе». Читает Бунин, участвуют Шмелев, Серафимович, Ал. Толстой, Телешов, Сумбатов, и еще, и еще. Одним словом, вся писательская Москва. Билетов всего триста, вечер «интимный». Приеду, тогда расскажу.
Я читаю Бунина. Прочел «Иудею». И подумал о том, что когда окончится война – первое место, куда мы поедем, будет Иудея, Палестина, Сирия. А поехать туда мы должны непременно. Вот первый попавшийся отрывок из «Иудеи». «Пахло морем. Ливан дышал мглою. Во мгле, как на краю земли, висели два мутных маячных огня. Дальний был красноватый. Я подумал: это Тир или Сидон… И стало жутко.
Кот.
Из дошедших до нашего времени документов, воспоминаний Паустовского и его современников известно, что Бунин был не единственной кандидатурой на роль судьи его ранних литературных опытов. Начинающий литератор размышлял о том, чтобы послать свои сочинения Александру Блоку, Максиму Горькому, Георгию Шенгели.
«Писал я стихи, писал и решил послать их одному из любимых поэтов. А вот когда набрался нахальства показать стихи, выбрал не Блока, а Бунина. Почему на нем, а не на Блоке остановился? Бог знает, наверно, – он мне доступнее показался. А может быть, шестым чувством догадывался, что мне на роду написано прозаиком быть, и хотел твердо увериться, что же мне писать – стихи или прозу».
Константин Паустовский
Из воспоминаний Льва Левицкого