«Тургенев говорил о волшебном русском языке. Но он не сказал о том, что волшебство языка родилось из этой волшебной природы и удивительных свойств человека. А человек был удивителен и в малом и в большом: прост, ясен и доброжелателен. Прост в труде, ясен в своих размышлениях, доброжелателен в отношении к людям. Да не только к людям, а и к каждому доброму зверю, к каждому дереву».

Константин Паустовский. «Кордон 273». 1948 г.

«Самым плодотворным и счастливым для меня оказалось знакомство со средней полосой России… Она завладела мной сразу и навсегда. Я ощутил ее как свою настоящую давнюю родину и почувствовал себя русским до последней прожилки.
С тех пор я не знаю ничего более близкого мне, чем наши простые русские люди, и ничего более прекрасного, чем наша земля».

Константин Паустовский. «Романтики». 1923 г.

«Широкотрубный пароход сверкал протёртыми до кристальной игры стёклами. В машинном отделении глухо гудели моторы. Пароход плавно нёс свои огни и палубу, заполненную нарядными пассажирами, мимо подмосковных дачных рощ и разливов, где догорал холодноватый закат. Леса на берегах уже ржавели, золотели. Сигнальные фонари канала неярко светили в осенней мгле…
Около Кинешмы пароход обогнал вереницу плотов. Порывистый ветер нёс легкие рваные облака. Тени от них пролетали по реке и лесистым берегам, уходившим в воду осыпями песка. Вслед за тенью всегда прорывалось солнце, и тогда всё вокруг начинало сверкать множеством красок и отблесков. То вылетит из тени, вспыхнув снежной белизной, и снова умчится в тень стая речных чаек, то запылает красный флаг над отдалённой избой на берегу, должно быть, над сельсоветом, то сосновый бор весь затрепещет и заблестит, будто его полили косым светлым дождем, то тот же бор покроется зелёной сумрачной пеленой, и до парохода долетит его протяжный величавый шум».

Константин Паустовский. «Бег времени». 1951 г.

«С детства я отличался пристрастием к железным дорогам. Возможно, потому, что мой отец был железнодорожником… Всё, связанное с железной дорогой, до сих пор овеяно для меня поэзией путешествий, даже запах каменноугольного дыма из паровозных топок…
Если бы можно, я поселился бы в уголке любого товарного вагона и странствовал бы с ним. Какие прелестные дни я проводил бы на разъездах, где товарные поезда сплошь и рядом простаивают по нескольку часов. Я бы валялся около насыпи на тёплой траве, пил бы чай с кондукторами на товарных площадках, покупал бы землянику у голенастых девчонок, купался бы в соседней речке, где прохладно цветут жёлтые кувшинки. А потом, в пути, сидел бы, свесив ноги, в открытых дверях вагона, ветер от нагретой за день земли ударял бы в лицо, на поля ложились длинные бегущие тени вагонов, и солнце, как золотой щит, опускалось бы в мглистые дали русской равнины, в тысячевёрстные дали и оставляло бы на догорающем небе винно-золотистый свой след».

Константин Паустовский. «Повесть о жизни»

«Есть тысячи деревень у нас в России, затерянных среди полей и перелесков. Тысячи деревень, таких же незаметных, как серое небо, как белоголовые крестьянские дети. Эти дети, встретившись с незнакомым человеком, всегда стоят потупившись, но если уж подымут глаза, то в них блеснет такая доверчивость, что от неё защемит на сердце.
Редко-редко среди бесчисленных Сосновок, Никольских и Горелых Двориков попадается деревня вроде Мыса Доброй Надежды в Тамбовской области или Колыбельки где-то под Острогожском.
Всегда кажется, что деревни с такими удивительными названиями непременно связаны с интересными историями и что от этого и произошли их имена. Я тоже так думал, пока мало знал деревенскую Россию. Но потом, с годами, когда мне пришлось лучше узнать страну, я убедился, что почти нет такой деревни – даже самой захудалой, – где бы не было своих замечательных истории и людей».

Константин Паустовский. «Старик в потёртой шинели». 1956 г.

«Человек должен прекратить мучительное существование последних лет, полное страха и войн, будь они архигорячие или архихолодные, прекратить власть недостойных над достойными. Человек должен, наконец, стать, как ему и следует быть, доверчивым, добрым и спокойным. Недаром Чехов сказал пророческие слова, что люди увидят небо в алмазах и отдохнут до глубокого и счастливого вздоха, до глубины души после мучительных и кровавых десятилетий».

Константин Паустовский. «Моим читателям в Америке». 1960 г.

«Золотой запас писателя – это запас его мыслей и наблюдений за жизнью. Самое занятие писательством заставляет человека вести разнообразную, напряжённую жизнь, вмешиваться в разные области нашей действительности, встречаться со множеством людей и проникать во все углы страны – от Москвы до Чукотки и «от финских хладных скал до пламенной Колхиды».

Константин Паустовский. «Поэзия прозы». 1953 г.

«Пейзаж должен существовать в прозе, как герой, а не только как фон вещи, иначе вещь будет очень плоскостной. Как раскрыть пейзаж? Его можно раскрыть только при условии огромной любви к природе… Я сделал опыт работы над книгой, которая вся строится на пейзаже, – это «Мещёрская сторона». Я очень боялся: на чём же книга будет держаться и возможно ли будет её читать? Ведь здесь три печатных листа сплошного пейзажа, – а книга выжила. Я иногда сам над этим задумываюсь: почему? И думаю, потому, что этот край для меня является своего рода второй родиной».

Константин Паустовский. «О новелле». 1946 г.

«Уж кого-кого, а деревенских мальчишек я знал насквозь. По многолетнему опыту в этом деле я смело могу утверждать, что у этих беспокойных и шумливых наших соотечественников есть одно действительно необыкновенное свойство. Физик определил бы его словами «всепроницаемость». Мальчишки эти «всепроницаемы», вернее «всепроницающи», или, говоря старинным тяжеловесным языком, «вездесущи».
В какую бы лесную, озёрную или болотную глухомань я ни попадал, всюду я заставал мальчишек, предававшихся самым разнообразным и порой удивительным занятиям… Во все эти глухие места, где, как любили выражаться авторы романов о приключениях на суше и на море, «редко ступала нога человека», мальчишек приводило неистовое воображение и любопытство.
Мне кажется, что если бы я попал на Северный полюс или, скажем, на полюс Магнитный, то и там обязательно бы сидел и шмыгал носом мальчишка с удочкой, караулил бы у проруби треску, а на Магнитном полюсе выковыривал бы из земли сломанным ножом кусочек магнита».

Константин Паустовский. «Во глубине России». 1950 г.

«Мы вошли в церковь. Горело всего три-четыре свечи. Старики в чёрных схимнических рясах с нашитыми на них белыми крестами и черепами не шевельнулись. Коричневой позолотой поблёскивали во мраке узкие лица святителей. Горьковато пахло горелыми можжевеловыми ягодами, – ими монахи курили вместо ладана.
Всё как-то смешалось в сознании, – древний скит, унылые песнопения, гул сосен за стенами церкви, черепа на рясах схимников, Москва, крест над могилой Лели, окопные завшивевшие солдаты, синагога в Кобрине, огонь маяка в Таганроге, митинги, революция, марсельеза, Керенский, «Мир хижинам – война дворцам». Всё это казалось пёстрым сном, – это почти неправдоподобное течение моей жизни. Ожидание перемен стало в этой жизни уже привычкой.
Как всё это осмыслить? Как понять? Как найти в этом хаосе ту ясность, без которой ничего нельзя сделать подлинного и ценного? И как объяснить самому себе то состояние, что делает человека одновременно и приверженцем революции, последователем великих передовых идей, и собеседником Гейне, и современником древней Руси, поющей здесь, в скиту, дребезжащими голосами о том, что человек заслужил райское блаженство» и ныне и присно и во веки веков». И почему, когда я слушаю эти слова, мне вспоминаются стихи: «Нижет печаль моя жемчуги скатные, в кованый сыплет ларец». Что-то общее мне чудится в этих стихах и песнопениях монахов.
Через неделю после моего отъезда неизвестная банда налетела на скит, перерыла кельи в поисках серебра, расстреляла монахов и подожгла церковь. Но церковь была сложена из окаменелых брёвен и потому только обуглилась, но не сгорела».

Константин Паустовский. «Повесть о жизни»